Огонь. Ясность. Правдивые повести - Страница 210

К оглавлению

210
* * *

И тем не менее настал день, когда его увидели, когда с ним говорили — и когда он отвечал.

Разнесся слух, будто он умер; потом вдруг подоспела другая новость: он сошел с ума. Я держал в руках трагическое письмо бывшего узника Дофтаны, в котором он рассказывает, что иногда ночью — когда не было ветра — слышно было глухое бормотание, нечто вроде речитатива и песнопений, доносившихся из-под земли: это он!

Молодая женщина, работница Ленуца Филипович, решила во что бы то ни стало пробиться к Бужору и увидеть своими глазами, что с ним сталось.

Случайно ей представился для этого подходящий предлог. Во время политического процесса, так называемого «процесса трехсот», королевский прокурор заявил, что восемнадцатилетняя Ленуца была любовницей Бужора. Это было ложью, но молодая женщина попыталась воспользоваться ею. Она обратилась прямо к некоему важному лицу из румынской контрразведки, на которое была возложена расправа с коммунистами, — к зловещему Рэнчулеску, «шефу бригады по борьбе с коммунистами».

Она сказала ему:

— Уверяют, будто Бужор умер.

— Неправда, — ответил Рэнчулеску, — он жив.

Нисколько не смущаясь, Ленуца изложила ему свою просьбу:

— Вам известно, что он был моим любовником. Я хотела бы убедиться, что он еще жив.

Полицейский отвернулся: ведь у него был специальный приказ, запрещающий этому узнику поддерживать хоть какую-то связь с миром живых.

Ленуца отчаянно настаивала. Она пригрозила, что вызовет публичный скандал; потом, умоляя, бросилась на колени и залилась слезами перед жестокосердным жандармом. И вот произошло невероятное. После долгих колебаний Рэнчулеску наконец уступил, — уж не знаю, по какой причине (во всяком случае, не из жалости), — и, изменив тактику, заорал:

— Черт побери, ты увидишь его и поговоришь с ним три минуты.

Заполучив бумажку, мгновенно распахнувшую перед нею все тюремные замки и засовы, она прошла по длинному, темному коридору, по стенам которого гулял ледяной ветер. В этом бесконечном коридоре тюремщик вдруг остановился; скрипнул в замке ключ, отворилась тяжелая дверь клетки, забранной сплошной решеткой. И наконец за этой решеткой она увидела его. Одежда Бужора превратилась в лохмотья, он весь оброс. Он лежал, скорчившись, на деревянной кровати, и Ленуца сразу же заметила, что слабый свет, пробивающийся в камеру через дверь из полутемного коридора, ослепил его, словно яркое солнце.

Лицо пленника было растерянное. Бросалось в глаза, что он не был уже обычным, нормальным человеком и что шесть лет мучений в полнейшей темноте помутили его разум. Ленуца инстинктивно протянула ему руку сквозь решетку, но сторож грубо оттолкнул женщину назад. Несколько мгновений она не могла ни говорить, ни плакать.

В конце концов она все-таки выдавила из себя:

— Товарищ Бужор, я пришла передать тебе привет от друзей.

При звуке ее голоса у заключенного произошел словно какой-то неожиданный внутренний сдвиг, на лице промелькнула мгновенная вспышка ясного сознания, и он слабым, дрожащим, но отчетливым голосом заговорил с нею. И то, что он сказал, выдало великую его тревогу, терзавшую его эти месяцы и годы, когда он был замурован живым в царстве мертвых. Он ничего не сказал о себе, он ничего не спросил о друзьях и близких. Он спросил о главном:

— Что же, в России большевики все еще у власти?

— Да! — крикнула она.

Но тюремщик грубо оборвал:

— Не сметь говорить о политике!

Пауза.

Наконец она спросила:

— Может, ты хочешь чего-нибудь, товарищ Бужор?

— Нет, — ответил он, — но теперь я счастлив.

Они попрощались, и она ушла, унося с собой книги и продукты, которые надеялась как-нибудь передать ему; однако ей не удалось нарушить существующий порядок, — Бужору запрещено было получать что бы то ни было и от кого бы то ни было.

Все это произошло совсем недавно. Факты эти не только удивительнейшим образом повествуют о безграничной жестокости людей, кои и по сей день стоят у кормила власти в больших странах, нередко прибегая к поддержке и помощи других сильных мира сего. Факты эти позволяют также увидеть, какая упрямая мечта таится в сердцах их жертв, пусть даже самых искалеченных, самых угнетенных, — та мечта, о которой ничтожное «общественное мнение» и не подозревает. Сильнее, чем все муки, сильнее, чем болезнь, сильнее, чем безумие, живет и крепнет вера в единственный в мире свободный народ и в то, что все неизбежно последуют его примеру.

И эта вера сильнее любой взрывчатки.

Июнь 1926 года

Как прозрел Ион Греча
Перевод Н. Жарковой

Ион Греча был простой, безграмотный крестьянин. Он и не слыхал никогда, что существуют великие социальные вопросы, да и вообще не знал о том, что происходит в огромном мире, лежащем за пределами того уголка румынской земли, где он трудился, не разгибая спины. С незапамятных времен его родители и родители его родителей батрачили на помещичьих землях. И с младенческих лет Ион Греча считал, что и сам он, и эти земли — неотъемлемая собственность помещика.

Когда Грече пришло время идти в солдаты, его взяли во флот. Было это в годы войны. Но он не знал, что такое война, вернее, он знал только тот краешек войны, которым она коснулась его существования. Он выполнял распоряжения начальства, делал все, что ему велели делать. Приказывали — и он во имя неведомой ему цели брал в руки винтовку, как некогда брался за мотыгу и плуг. Даже в те черные дни, когда вместе с толпой таких же румынских крестьян, одетых в военную форму, он проходил солдатскую муштру, когда ему твердили: «Старайся убить побольше, старайся также, чтобы тебя не убили, но, впрочем, это уж твоя забота», — даже в эти черные дни Ион Греча ничего не понял.

210