Огонь. Ясность. Правдивые повести - Страница 218

К оглавлению

218

— А во что они играли?

— О том-то и речь. Они играли в серьезные вещи, о которых слышали от взрослых. Они играли в жизнь.

— Дети умнее взрослых, — поучительно заявил пьемонтец, говоривший по-французски, — потому что знают меньше глупостей. Но у них есть большой недостаток: они изо всех сил подражают взрослым.

Подождав, пока пьемонтец выскажется, болгарин продолжал:

— Несколько лет назад дети играли в войну, и тогда многие из них только и делали, что ползали по-пластунски да орали во всю глотку. Армии, генералы, пушечные выстрелы и расправы, которые учиняют над крестьянами орущие золотопогонники…

Этот болгарин, как видно, умел хорошо говорить.

— Ты учитель?

— Да… Но вот война с иностранными державами кончилась. И тогда игра в войну вышла из моды. И вместо войны дети стали играть в полицию, которая заменила им войну. Их начали пичкать историями о праведных подвигах мстителей — судей и полицейских, которые обшаривают дома в городах и врываются в деревни, будто ангел-губитель из Священной истории, и все эти рассказы до крайности подогревали детское воображение.

В то время у всех на устах было три имени — имена троих самых знаменитых преступников — Коева, Загорского и Фридмана, обвиненных во взрыве собора. Их было трое, но Марко Фридман был самым рослым из них, и поэтому главным образом говорили о нем.

Из-за бомбы, брошенной в соборе, герои-полицейские убили тысячи людей. Но, к сожалению, подобные деяния не фотографировались, тогда как казнь Фридмана была отснята на кинопленку. Известно было, что на этой церемонии, превратившейся чуть ли не в большой праздник, присутствовало пятьдесят тысяч человек. Известно было также все, что говорил Фридман, известно было, как на суде он кричал о своей невиновности. Все малейшие жесты его, последних минут запечатлены были фотоаппаратами журналистов, всё — вплоть до того момента, когда боги правосудия удавили его на глазах очкарика-прокурора, попа, чиновников, офицеров, солдат и пятидесяти тысяч честных людей.

Вот эту-то финальную сцену и воспроизводили дети. У них были свои прокурор, генерал, поп, палач и Марко Фридман. Не хватало только толпы, но в конце концов это было не так уж важно.

Тот, кому поручили роль Марко Фридмана, был не очень доволен. Он был мрачен и хмурил брови, что вполне подходило к случаю.

Королевский судья сжимал кулаки и кривил свои детские губы. На лбу у него залегла морщина. Чтобы походить на настоящего судью, он надел очки.

В нужный момент маленький Марко Фридман пал духом и закричал:

— Я не виновен!

— Замолчи, бандит! — заорал поп и затопал ногами, соблюдая при этом известную осторожность, так как боялся запутаться в поповской рясе.

Дети выбрали самое подходящее место — там, где высился гимнастический турник, весьма похожий на виселицу.

— Повесить его!

И все было сделано так, как это изображалось на открытках, описывалось в газетах, показывалось в кино. Они привязали веревку за крюк, накинули петлю на шею осужденного; на голову ему надели мешок. Его заставили залезть на стол.

Прочитали приговор. Прокурор взял его из рук секретаря и сам прочитал. Читал он великолепно — четко и с некоторой дрожью в голосе от сознания важности подобного деяния (приговор был настоящий, прилежно переписанный с подлинного).

Потом прозвучал приказ:

— Убрать стол!

Момент этот был столь торжественен, что королевский прокурор даже бросил сигарету, которую он курил, как заправский курильщик.

Маленький Марко Фридман засучил ногами в воздухе.

И его повесили.

Потом они его сняли. Но ведь прошло несколько странных минут упоительной экзальтации, и когда его сняли, он уже превратился в жалкую куклу из мяса и костей. С него стянули мешок, и лицо его было таким спокойным и таким белоснежным, что ребята бросили его и разбежались.

Отец мальчика работал далеко. Никто ничего не знал до самого вечера…

Тогда заговорил другой болгарин — тот, у кого был синий шарф:

— Мне тоже известен этот случай, когда мальчишки по-настоящему повесили своего товарища. Но все было немного по-другому. Случилось это в деревне, около Бургаса, не то в июне, не то в июле, и тогда уже не было снега.

— Вовсе нет, — вмешался третий болгарин, повязанный черным шарфом. — Этот случай произошел в предместье Плев-ны. Там нашли застывшего, окоченевшего, как полено, маленького мальчишку, которого торжественно повесили его собственные товарищи, подражавшие взрослым.

— Но как же так? — спросил один из нас.

И оказалось, что первый рассказчик был прав, второй — не ошибся, а третий сказал истинную правду. Таких случаев было немало, и все они кончались одним и тем же.

Да, эта история повторялась не раз. Значит, она больше чем верна, — как верен тот факт, что варварство, злоба и безумие страшнее заразной болезни.

Пока мы праздновали мир
Перевод В. Финикова

Самуил Шварцбард, мечтательный, молчаливый, добрый и обходительный юноша, неторопливо направлялся в свой квартал — еврейский квартал в городишке Проскурове, что в Подолии. Был великолепный зимний вечер, тихий, снежный и какой-то светлый.

Восемь лет отделяют нас от этой далекой мирной картины, которую мне хочется воскресить перед вашим взором. Восемь лет — не слишком уж большой срок в жизни смертных, и ни вы, ни я не намного были моложе, чем сейчас.

218