Огонь. Ясность. Правдивые повести - Страница 193

193

Человеку, впервые в жизни узнавшему счастье, не понравилось такое зрелище, но вскоре он вновь взыграл духом.

Затем потянулся другой фантастический город — скопище тыловых служб. Ровные ряды палаток, проходы, улицы, площади, бараки, штабные канцелярии, управления, почтовые отделения на колесах, вещевые склады, где лежали в темноте стиснутые в плотные пачки, как тюки прессованного сена, новенькие «предметы обмундирования» на сто тысяч человек; низкие огромные бараки полевых госпиталей, похожие на гробы для целых армий; кладбище с целым лесом некрашеных крестов, раскинувших руки над солдатскими могилами. Непрерывная сутолока, ругань, гул, стук колес военных повозок, громыханье грузовиков, патрули… Несомненно, что-то готовилось: в воздухе пахло бойней. Но человек, смиренно пробиравшийся в этой толчее, нес в себе стойкую, прочную радость, и ничто не могло смутить его сердце.

Наконец он миновал это место и зашагал среди развалин деревни, обратившейся в груды щепок, битого кирпича и молотой штукатурки. Кое-где за сломанной, искореженной изгородью плодовых садов, где остались лишь ямы на месте вырванных с корнем деревьев, белели кусты, осыпанные прахом обвалившихся домов. Крест на макушке церкви начисто срезало снарядом, зато на стене появился алый, как кровоточащая рана, знак Красного Креста, потому что в церковных притворах устроили перевязочный пункт.

Вдали со всех сторон гремела канонада, сверкали огненные зарницы. На высоком бугре, что врезался острым мысом в волнистую равнину, вздрагивавшую от землетрясения, под огнями ракет, испестривших небо, стояли штабные офицеры, — они пришли посмотреть на различные виды орудийного обстрела; «беспокоящий огонь», «окаймляющий огонь» и так далее. Один из офицеров воскликнул:

— Красиво!

Другой заметил:

— Подождите, скоро будет еще красивее.

Потом они ушли, повернув к тылу, в штаб-квартиры.

Солдат, возвращавшийся в непостижимый хаос войны, чувствовал, как вокруг него и над его головой нависает угроза. На что могло устоять перед великой человеческой лаской, согревшей его душу? Тяжелое впечатление быстро сгладилось. Он даже прибавил шагу, словно спешил к какой-то радостной цели, и тихонько затянул песню.

Упругим, бодрым шагом шел он по дороге, окаймленной щетиной из сломанных и расщепленных деревьев. И даже на этом пути нашелся уголок, живо напомнивший ему в вечерней мгле окраину родной деревни, — стена, в несколько мгновений обветшавшая под залпами орудий, и повисшее на столбе полотнище ворот; тут солдат запел погромче.

Дозорный сторожевого поста, притаившийся в какой-то пещере, увидел, что он идет в столь веселом настроении, поет, размахивает руками, и, сделав ошибочное предположение, счел своим долгом предупредить подгулявшего товарища:

— Осторожней, парень. Сейчас будут ступеньки. Гляди не расквась себе нос.

Солдат спустился в «опорные траншеи», великолепные широкие траншеи, с ровными, в нитку, стенками, и с дощатой обшивкой, пахнувшей свежим тесом. В траншее было полно свирепых и смешливых сенегальцев, а еще больше — жандармов, кадровых солдат жандармских войск, которые из всех французских граждан, годных к строевой службе, меньше всего участвовали в боях. Жандармы в чистеньком, добротном обмундировании и в изобильном вооружении составляли заградительные отряды, имевшие назначение не допускать утечки бойцов с фронта.

Их траншеи именовались «опорными», но все понимали, что это просто остроумная шутка.

Впрочем, как только солдат, возвращавшийся на фронт, сделал шаг по «опорной» траншее, ему наглядно разъяснили смысл ее названия: какой-то черный сенегалец захохотал во все горло, сверкая белыми костяшками зубов, сделал выпад винтовкой и, ухнув, будто подцепил неприятеля на штык, весело крикнул: «Франсуски сольдата».

Новоиспеченный счастливец невольно поморщился и в угрюмом молчании двинулся по этой мерзкой траншее, но как только выбрался из нее и прислушался к тому, что звенело у него в сердце, перестал хмуриться, просветлел лицом и снова запел песню.

А немного подальше потянулись уже настоящие окопы — длинные земляные норы, выходы из которых стерегли в засаде удобно расположившиеся жандармы и бедняги-сенегальцы, прирученные, порабощенные слуги. В бесконечном сплетении глубоких канав, где стоит вечный полумрак, где густо пахнет сырой землей, человек отрезан от всего мира и все же вступает в какой-то грозный загадочный мир. Он идет от поворота к повороту, задевая плечами за стенки ходов сообщения, становится пленником бесконечно длинных земляных коридоров; бесформенная громада земли гнетет его, давит, стесняет дыхание в груди.

Но солдат, возвращавшийся с побывки, пробираясь в одиночестве этой адской тесниной, пел, не умолкая.

Меж тем вокруг него в темных просторах разразился ураган. Молнии и громовые раскаты участились, умножились. Со всех сторон, шипя, взлетали ракеты и, призывая чьи-то взгляды, покачивались в небе зелеными или красными люстрами. В одном разрушенном ходе сообщения, который уже давно не подправляли саперные команды, бруствер местами совсем разворотило обстрелом, и там голова солдата выплывала над краем траншеи. Глаза его тогда слепила целая лавина огней.

А впереди, там, где кратером вулкана круглился перекресток ходов сообщения, вдруг рухнул черный остов дерева, торчавший над сплющенным откосом насыпи, совсем близко с оглушительным визгом стегнул воздух снаряд и, будто кулаком, взмахнув красным пламенем взрыва, принялся встряхивать, крушить и выворачивать землю.

193